За окном – поздняя осень, то время, когда листья уже давно опали и превратились в пожухлую слякоть под ногами, дождь заливает неделями, а ветер безжалостно воет за окном, яростно раскачивая оголённые деревья. В такие дни всё вокруг слишком лениво, чтобы пытаться выйти на улицу или пригласить друзей к себе домой. В такие дни единственной потребностью остаётся чашка горячего чая, плотно занавешенные окна и толстая, очень интересная книга в твердом переплёте, зачитанная до последней запятой ещё в предыдущую осень. И до неё тоже.
На часах уже примерно час дня, сквозь тонкие шторы пробивается тусклый свет, мутным пятном отображаясь на сетчатке, а за окном все так же шумит дождь, тяжелыми каплями разбиваясь о подоконник. Погода не подводит, из года в год радуя своей постоянностью. На улице, если верить термометрам и интернету, стоят стабильные плюс пять градусов по Цельсию и в ближайшую неделю никуда уходить не собираются. До Кёнсу потягивается в кресле и осторожно встаёт, автоматически выставляя перед собой правую руку. Маленькими шажками проходит вперёд, где, по его воспоминаниям, находится шкаф с небольшими полками, на которые он в своё время любил составлять книги, выписываемые ещё на почте, во времена его лихого студенчества. Когда-то он смело мечтал о том, что обязательно прочитает всю свою коллекцию, игнорируя едкие слова Чанёля о том, что они навсегда останутся отличными пылесборниками в пределах его квартиры. Что бы он понимал.
Кёнсу осторожно дотрагивается до корешка какой-то из книг, медленно ведя кончиками пальцев по тиснёным буквам. Шекспир. Этот экземпляр уже довольно долго хранится у него, ещё с его двенадцатого дня рождения; денег тогда катастрофически не хватало, поэтому родители за бесценок перекупили небольшой томик у одной американской студентки. Он неловко улыбается воспоминаниям о том, с какой растерянностью слушал отца, уверенно говорившего ему о том, что языки знать очень и очень важно, а первой ступенью, разумеется, является чтение по словарю. Кёнсу несколько позже вспомнил о том, что из словарей в доме имеется только корейско-китайский, который в те времена подпирал небольшой кухонный пенал, служа ему самой устойчивой из оставшихся ножек, а с английским ему родители могли помочь только на уровне "хау ду ю ду" и "хэлло, май нэйм из йес". Тем не менее, в свои двенадцать Кёнсу как-то справился, и на следующее рождество уже смог почти без запинки прочитать любимые отрывки из классики британской комедии.
Снова улыбнувшись, он проводит кончиками пальцев дальше, останавливаясь ненадолго у каждой прочитанной книги, бережно лелея каждое воспоминание, хоть как-то связанное с ней. Он чувствует под подушечками знакомую шероховатость тканевой обложки: Фаулз, Чехов, Мураками... Некоторые книги отсюда он никогда не читал, да и вряд ли уже прочтёт, сидя в своём уютном кресле с чашкой чая или стаканом горячего шоколада. Повязку с его глаз сняли ещё полгода назад, с каждым днём трепетно ожидая хоть малейшей положительной динамики. Положительной не было, но, к счастью, отрицательной тоже, и угроза установления абсолютной слепоты над ним уже не нависала. Глубоко вздохнув, он чувствительными пальцами очерчивает небольшой томик и разворачивается, останавливаясь на несколько секунд и прислушиваясь к себе, чтобы понять, где он находится.
За эти месяцы Кёнсу успевает пройти все стадии принятия своего нового положения и теперь слепота лишь изредка его беспокоит, старательно вклиниваясь в привычные бытовые дела. Он овладел шрифтом Брайля, пристрастился к аудиокнигам, наловчился варить себе кофе и ни разу не обжечься, а так же мог спокойно прицепить дугу к шлейке на спине своего лабрадора и не запутаться в своих ногах, нечаянно отдавив лапы собаке. Его дом был завален тифлотехникой*, расставленной на каждом углу, но он не может не признать, что первые месяцы он действительно не мог без всего этого обходиться. Кёнсу справедливо считает, что ещё неплохо справляется.
Чанёль обещал зайти с минуты на минуту и принести необходимые продукты – Кёнсу ещё не решался спускаться в магазин, трусливо ожидая, что кто-то обязательно воспользуется его беспомощностью. Он знает, что заблуждается. Прекрасно понимает, что это не выход. Но часть его всё же пытается уцепиться за повод лишний раз не выходить из дома и не демонстрировать публично свою беспомощность.
Прогулки с Джэ-Джэ не считаются.
Как и прогулки с Чанёлем.
С тех пор, как он очнулся в больнице с перемотанной головой и марлевой повязкой на глазах, только в голосе лучшего друга он не слышал сдавленной и такой лишней жалости, с которой к нему приходили родители, друзья, знакомые. Рядом с ними он чувствовал себя неловко, сам немного поддаваясь их страху и беспокойству, теряя уверенность в себе и веру в будущее. Обычно таким и заставал его Чанёль – неподвижно лежащим на койке, с опущенными уголками губ и опасно дрожащим голосом, когда он привычно поворачивал голову в сторону двери, пытаясь поприветствовать вошедшего. В такие моменты его обычно и накрывало нешуточно, горячие слёзы впитывались в повязку, но некрасиво искривившийся рот и пятнами пошедшее лицо выдавали его с головой. Хоть он и пытался плакать тише.
Чанёль не бросался к Кёнсу с утешениями, не бормотал, что «всё будет хорошо», не давал ложную надежду на восстановление и не жалел. Он просто оживлённо ходил по комнате, что-то тараторя про сегодняшний день, и упрямо не замечал сдавленные всхлипы со стороны кровати. Он пересказывал шутки, пел популярные песни или сочинял свои на ходу, шуршал бахилами или нервно сминал хрустящую букетную обёртку. Иногда он садился рядом и брал за руку, большим пальцем осторожно поглаживая тыльную сторону ладони. Даже в такие моменты он старался не закрывать рта и улыбаться, как всегда широко, хотя не то, чтобы Кёнсу мог это видеть.
А что Кёнсу? Он просто был благодарен.
На всю жизнь.
А пока что Джэ-джэ в прихожей возится с новой резиновой пищалкой, которая, вопреки всему, не действует на нервы, через неплотно прикрытую дверь просачивается сквозняк, заставляя поджимать озябшие пальцы ног, а Кёнсу, уже на кухне, вслепую заваривает чай на две персоны. Иногда он ловил себя на том, что слишком сильно задирает подбородок, пытаясь в темноте нашарить что-то руками, но он прекрасно понимал, как дико это может выглядеть со стороны. Поэтому старательно делал вид, что всё видит.
Даже если дома только он и лабрадор.
Наконец, входная дверь легонько пищит и отворяется, впуская в квартиру шорох полиэтиленовых пакетов и сдавленные проклятья. Кёнсу улыбается, в нетерпении подходя к Чанёлю. Сомнений нет: ключи есть только у него, да и До вряд ли мог спутать его с кем-нибудь другим. Помня о том, что нельзя задирать подбородок, Кёнсу останавливается где-то около Пака.
– Я дома, – раздаётся снизу – видимо, Чанёль как раз расшнуровывал свои любимые конвёрсы – и прохладная с улицы ладонь осторожно накрывает лодыжку Кёнсу, заставляя последнего слегка вздрогнуть. – Опять без тапок.
– Ну прости, – До легко улыбается, забирая пакеты на кухню. Он не может признаться, что, обыскав всю квартиру, он попросту их не нашёл, а Джэ-джэ был просто собакой-поводырем, не обученной приносить тапки слепому хозяину.
– Хэй, Кёнсу-я, – зовёт его Чанёль, обнимая со спины. – Прости, что так долго, на улице дождь сумасшедший, ничего не видно...
– Ничего, – вздыхает Кёнсу, уютно откидывая голову на плечо своего парня. – Я нам чай заварил. Поможешь разлить по чашкам?
– Не вопрос, – широко улыбается Пак, невесомо проводя пальцами по рёбрам До. Кёнсу громко смеется от щекочущих ощущений, пытаясь вырваться из плотного кольца рук. Получается только развернуться.
– Пусти!
– Нет. – Припечатывает Чанёль, оставляя поцелуй на тёмной макушке. – Разве я когда-нибудь отпускал тебя?
И правда, – думает он, горько сожалея о том, что не может видеть лица Чанёля. Он осторожно поднимает свои руки, сцепляя их в замок на шее Пака, и привстаёт на носках, вслепую тычась холодным носом в щёку.
– Да ты замерз, – шепчет Чанёль, бережно ловя своими губами губы Кёнсу. Целует осторожно, нежно и сладко, не позволяя себе лишнего, не заходя далеко. Щёки у последнего стремительно пунцовеют, а сердце сладко сжимается в груди, потому что он соскучился, всего за день, но так сумасшедше соскучился. Если это зависимость, то он совершенно не против.
До тех пор, пока Чанёль рядом. Не отпускает, крепко держит за руку, кутает в свои толстовки и прижимается губами к виску; надоедает, разбрасывает вещи, громко чавкает, глупо шутит и оглушительно смеется.
– Чай, – вспоминает Кёнсу, неохотно отстраняясь, и осторожно проводит рукой над столешницей. Чайник. Да где же он?
– Я сам. Садись.
– Хорошо, – он быстро соглашается, рукой нащупывая спинку стула, но не садится. Вместо этого он поворачивает голову на звук и старается смотреть туда, где, по его мнению, находится Чанёль. – Ты у меня такой красивый.
К этому они тоже привыкли.
– Я знаю, – преувеличенно самодовольно улыбается Чанёль. – Хочешь потрогать моё лицо?
Конечно же он хочет. Почти так же, как и вновь увидеть его своими глазами, но он давно научился довольствоваться тем, что имеет. Научился ценить. И сейчас, когда Чанёль стоит прямо напротив него, Кёнсу несмело протягивает руку и крепко зажмуривает глаза.
– Открой, – просит Чанёль и ласково подносит его ладонь к своей щеке. – Улыбнись.
И Кёнсу задыхается. Проводит по бровям, скулам, зарывается в волосы ладонью, легонько касается кончика носа, чувствует улыбку под подушечками пальцев. Чанёль и правда очень красивый, даже на ощупь, и Кёнсу на мгновение кажется, что он вновь прозрел. Чувство ошеломляющее, и дыхания вновь катастрофически не хватает. От этого сносит башню, совсем чуть-чуть, но этого хватает, чтобы сильные эмоции собрались солёной влагой в уголках глаз.
– Я люблю те...тебя, – он всё же срывается на всхлип, мгновенно стыдясь своей слабости, и чувствует, как горячие капли срываются с подбородка. Смеётся. – Господи, ну и рёва.
Чанёль обнимает его крепко-крепко, прижимая к своей груди, и шепчет что-то успокаивающее в ответ. Кёнсу почти не слушает, старательно пряча лицо в изгибе чужой шеи. Ему и не надо слушать: он чувствует как сумасшедше бьётся сердце Чанёля в груди, но всё равно не пропускает очень важные сейчас слова:
– Я тоже люблю тебя, Кёнсу-я.
Пальцы ног поджимаются от восторга, а с губ срывается судорожный вздох. И в этот момент Кёнсу абсолютно счастлив.
____
*Тифлотехника – отрасль дефектологии, разрабатывающая общие принципы конструирования технических средств (приборов и приспособлений) для компенсации зрения у слепых и слабовидящих.